Его судьба, возможно, сложилась бы иначе, не попадись он под горячую руку тогдашнего замминистра МВД и зятя Брежнева Юрия Чурбанова, которому не понравилось, как молодой актер Андрей Краско изобразил на сцене участкового милиционера. В результате – полтора года службы в Северном Полярном округе и двенадцать лет возвращения на сцену. Он шил куртки, работал шофером и устанавливал оградки на кладбище. Может быть, поэтому, в каком бы образе Краско ни появлялся на экране или на сцене, ему верят и принимают за своего. Действительно ли все это так, "МК-Бульвар" решил выяснить у самого актера, а заодно поздравить его с премьерой фильма "Грозовые ворота", который вышел на Первом канале.
– К вам как лучше обращаться: Андрей или Андрей Иванович?
– Андрей... В институте однокурсники меня частенько называли Андреем Ивановичем. Не знаю почему, может быть, я уже тогда солидным казался? А теперь чем старше, тем чаще Андреем зовут.
– Как вы думаете, от чего это зависит?
– Я думаю, от манер, поведения, от самого человека. Вот у меня, скажем, привычка практически сразу переходить на "ты". Но если мне человек не нравится, то я его буду называть по имени-отчеству.
– Cудя по тому, как увеличивается количество звездочек на погонах ваших героев, вам уже честь должны отдавать.
– У меня был такой случай на съемках картины "72 метра". Я, Владик Галкин, Марат Башаров, Сережа Гармаш – в общем, все, кто снимался, – сидели в парадных кителях в открытом кафе на Графской пристани в Севастополе. Вдруг к нам подошел молодой моряк и ко мне: "Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться!" – "Пожалуйста". – "Мне так нравятся ваши фильмы, разрешите взять у вас автограф!" То есть он знал, что я актер, а все равно разговаривал по форме, как положено. Естественно, я не мог ему отказать.
– Еще говорят, что вас наградили символом военного мужества – краповым беретом...
– Ну, я бы не сказал, что наградили. Просто мне его оставили после фильма "Блокпост". Военные посчитали, что я заслужил право иметь этот берет.
– А воинское звание не хотели присвоить?
– В армии я был ефрейтором, но недолго. После двух гауптвахт я снова стал рядовым.
– Чего же вы такого натворили? По армейским меркам место у вас было весьма теплое…
– Да, я был командиром музвзвода, но не дирижировал, а осуществлял общее руководство. А творил я много чего. Я вообще такой человек, которого очень сложно загнать в какие-либо рамки. Я живу по своим правилам, а в армии все должны существовать по общим. У меня с этим всегда были нелады и до сих пор остаются. Скажем, я очень люблю курить. Всю жизнь этим занимаюсь, и это одно из последних удовольствий, которое у меня осталось в жизни. А курить разрешают не везде. Поэтому у меня даже в договоре написано, что в машине, которая доставляет меня на съемочную площадку, можно курить. Я внес этот пункт после того, как однажды в Краснодаре водитель мне этого не разрешил. Я просто вышел и попросил найти мне другую машину.
– Вас, наверное, потом посчитали очень капризным актером?
– Не знаю, в глаза мне ничего никогда не говорят, только если за спиной.
– Новый фильм с вашим участием "Грозовые ворота", точно так же, как "72 метра" и "9 рота", где вы тоже играли, посвящен событиям, которые вызвали весьма неоднозначную реакцию в обществе. Вы не боялись упреков и непонимания?
– Я должен сказать, что в действительности событий, которые показаны во всех трех фильмах, не происходило. Это художественный вымысел.
– Параллели все равно проводят.
– Да. И любые. В Библии 24 сюжета, и никто пока двадцать пятого не придумал. И то эти 24 сюжета, если очень постараться, можно свести к двенадцати. Поэтому в чем угодно можно найти аналогию.
– Многие наверняка помнят, что в 2000 году 98 псковских десантников вели неравный бой и практически все погибли. И "Грозовые ворота" рассказывает именно об этой трагедии.
– Если у человека недостаточно воображения, пусть он лучше не ходит и не смотрит такое кино. Ни один из тех фильмов, что вы назвали, не рассказывает ни о гибели лодки "Комсомолец" или "Курск", ни о гибели 9-й роты, ни о гибели 6-й псковской роты. Вот к Феде Бондарчуку было много претензий по фильму. На премьерах в разных городах ветеранов той самой роты оказалось столько, что их хватит на целую армию. Но мне непонятно, почему никого из них не возмущает, как герои разговаривают во время боя? Ведь понятно, что в действительности там стоит один мат и крик. Почему никто не говорит, что показывают неправду? Просто все знают, что есть определенная условность и на экране матом ругаться нельзя. Кино – это некий вымысел, который мог бы произойти на самом деле. А иначе это была бы военная хроника, документалистика. С другой стороны, если участники тех событий говорят, что фильм "про нас", то, значит, кино снято правильно.
– Вам не кажется, что прошло очень мало времени после той трагедии, чтобы снимать о ней кино?
– Я не понимаю, что значит "прошло мало времени"? Давайте начнем снимать через 100 лет. Как у нас сейчас делают цирковое кино про русских царей, которых любой может вызвать на дуэль, – вот это точно не история.
– Говорят, что на съемках "Грозовых ворот" постановочные взрывы были невероятной силы…
– Дело в том, что я в тех сценах не участвовал. Я – командир полка, в который входит эта рота. Я нахожусь в штабе и координирую их действия.
– Грубо говоря, кричите в трубку?
– В основном да. В фильме я выступаю как вспомогательный элемент, который дает необходимую информацию для зрителей, чтобы им было все понятно.
– Съемки в этом фильме как-то отразились на вашем отношении к чеченской войне?
– У меня очень многие друзья воевали там как профессиональные военные. Весь питерский СОБР – мои знакомые, и ОМОН – мои знакомые. Все они были там. И вот они рассказывали страшные вещи, которые никогда не разрешат снять, точно так же как не разрешат ругаться матом.
– Как вы думаете, человек, ведущий тихий, офисный образ жизни, может после такого фильма задуматься о том, что он сам ничего для страны не сделал?
– Я думаю, для страны каждый должен делать то, что он может. Ну какой смысл нам с тобой, например, брать в руки автомат и ехать воевать, наводить порядок? Нас с тобой грохнут, мы даже шагу не успеем ступить. Но зато ты можешь об этом написать, а я – сыграть. Каждый должен быть на своем месте. И это уникально. Я видел человека, он был золотарем. Сейчас эта профессия называется "ассенизатор". Он приехал чистить деревенский туалет. Подъехал на машине, переоделся, вышел в фартуке, рукавицах. Ты представляешь, когда этими машинами чистят, сколько вокруг дерьма бывает?
– И запах не из приятных…
– Да. А он сделал так, что было все идеально чисто. Потом попросил ведро, с ним ушел за баню, там вымыл всю свою одежду, сложил ее в чемодан, переоделся в костюм и вернулся. Вот это достойно уважения.
– А мы с вами, получается, подобно шутам, веселим людей.
– Скорее я шут, а не ты. Шут – это лучшее, что может быть в актерской профессии. У меня иногда спрашивают: "Ты чего одни комедии играешь?" А вся наша жизнь – человеческая комедия. Смешное и страшное всегда рядом находятся. А смех – это защита организма.
– В отличие от многих ваших коллег вы по-прежнему мотаетесь по съемным квартирам. Бомжуете то есть?
– Можно и так сказать. Но у меня есть прописка питерская и регистрация московская. Но я не ощущаю какую-то обездоленность от того, что у меня нет своего угла. Конечно, хорошо бы иметь жилье, но что-то никак не выходит.
– Вам не хватает времени заняться квартирным вопросом?
– Мне не хватает денег.
– А говорят, актеры сейчас не бедствуют?
– Кто говорит?
– В газетах пишут, фотографии особняков печатают.
– Мне нечего показывать. У меня есть квартира, в которой я прописан. Там живет мой младший сын Кирилл со своей мамой. Сестра моя родная вообще в Польше живет. Я не достроил дом в Ленинградской области, в котором хотел жить, потому что меня утомляет город. Баню тоже не достроил. Иномарку наконец-то купил, и то в кредит. Я ее выбирал пять лет, и мне еще два года за нее расплачиваться.
– А жена не пилит, что в следующем году вам пятьдесят лет стукнет, а своего жилья так и нет?
– Дело в том, что я достаточно трудный человек: я зануда. И если она со мной смирилась, то с условиям и жилья тем более.
– Одной из ваших жен была гражданка Польши. По слухам, вы разводились с ней больше двадцати лет.
– И наконец-то я это сделал, точнее, нанятый мною адвокат. А так нужно было самому идти, отстоять очередь в 120 человек. Тем более брак у нас был иностранным.
– То есть проблемы были?
– Еще с армии начались. Меня поначалу отправили в секретную часть служить. А теща у меня была в близких отношениях с Лехом Валенсой. Так вот, загнать-то меня загнали, а потом сами так напугались, что продержали меня в медпункте, пока не определили в другое место. Я в этом медпункте плакаты им делал, рисовал.
– А какое отношение ваша теща имела к Леху Валенсе?
– Они вместе в "Солидарности" состояли. Вообще она была звукорежиссером, работала с Вайдой, Марылей Радович, записывала все пластинки Анны Герман. Только я видел ее всего два раза в жизни.
– Вашему сыну от этого брака Ивану, который тоже в Польше живет, уже 26 лет. Дедушкой стать не собираетесь?
– Не знаю. Пока Ваня мне ничего не говорил. Он учится на втором курсе в театральном институте в Варшаве, очень способный парень.
– Вы не жалеете, что ваши сыновья росли без вас?
– Ванька-то, когда был маленький, часто ко мне приезжал. Я его с собой таскал на репетиции. Он все знал, главное – где буфет находится. И всегда дорогу туда находил. Самостоятельным рос. Вообще они оба у меня упрямые, поэтому есть надежда, что из них что-то получится. Кирилл вот в первый класс пошел. К сожалению, не получилось его отвести 1 сентября в школу.
– В последнее время вы, мягко говоря, не обделены работой. Со стороны может сложиться впечатление, что вы очень торопитесь жить.
– Не знаю... А чего торопиться-то? Несколько лет назад, когда я только вернулся в кино, то все хотелось успеть. В каком-то журнале даже напечатали, что я занимаю первое место по количеству сыгранных сериалов. А сейчас думаю приостановиться. Только если будет какая-то большая, серьезная работа.
– А вдруг опять забудут?
– Пока (тьфу-тьфу-тьфу) у меня работа есть. Но каждый день сниматься – сил не хватает.
– А вы перебирайтесь жить в Москву, может быть, так легче будет. Или все-таки велик соблазн остаться, как вы говорите, "питерской штучкой"?
– Скорее так. Можно жить и в Америке, а оставаться питерской штучкой. Я не люблю все эти тусовки великосветские. Другое дело банкет по поводу выхода фильма, когда собираются те, с кем ты работал, с кем у тебя сложились какие-то отношения. А вот пойти в какой-нибудь клуб – это не для меня.
– А правда, что в вашем контракте предусмотрены штрафные санкции на случай, если вы вдруг запьете?
– Как вам сказать... Есть всякие желтые издания, которые очень любят про меня всякую гадость писать. Вот и пришлось вставить параграф, чтобы люди не волновались.
– С вами, наверное, все равно периодически порываются выпить?
– Ой, мне иногда такое проявление любви поперек горла встает. Особенно когда начинают приставать бандитского вида люди: "Давай выпьем, угощаю". Я обычно в таких случаях говорю: "Я тебе ящик водки куплю, только отстань от меня". Почему они считают, что у меня нет денег на выпивку?
– Так это же хорошо, когда за своего принимают.
– Все равно должна быть дистанция между актером и образом. А люди путают. Кому-то нравится фильм "Операция "С новым годом!"". Но это не значит, что я должен напиваться на каждом углу.
– А послать можете, если сильно надоедать начнут?
– Да. И даже подраться могу. Но пока бог миловал.
– В чем ваша сила?
– (смеется) В наших плавках. Это у металлургов такой лозунг: "Наша сила в наших плавках". А у железнодорожников: "Всем пассажирам по мягкому месту". Если честно, не знаю, в чем моя сила.
– А она вообще есть?
– Как ни странно, больше всего силы уходит на работу, но она же ее и дает.
Тамара АСТАПЕНКОВА,
МК-Бульвар от 19.02.2006